Глаз времени

То сбоку, то с края заходишь в мир Пауля Целана, вдруг придвинешься к футуризму, сюрреализму, этим двум течениям он был попутчиком в предсоветской Румынии.
Обдумывая, как и зачем он ломает немецкое слово, переносит его часть на следующую строку, выкапывает, точно осколки снаряда, неологизмы, набредаешь сразу на Цветаеву, Хлебникова, которых Целан почитал и переводил. В стихотворении «Глаз Времени», видишь перед собой лучизм Н. Гончаровой: от футуристов «Ослиного хвоста» к «Мишени».

Пытаешься спуститься на глубину, зайти за полог чеканного слова, да не просто довериться чувству – вот рядом его дыхание. Есть слово, есть образ, но ты его видишь своим оком, не целановским. Или слова – только детерминанты: что они определяют, неизвестно.

Глаз Времени

Вот глаз Времени,
Он косо глядит и недобро
из-под семицветной брови.
Его веко омыто огнем,
а слеза – из пара.

Слепая звезда слетает,
расплавляясь под жаром ресницы;
будет жарко в мире внизу:
мертвецы набухнут почками
и расцветут.

В какой-то день жизни замечаешь, что очередная книга приходит в тот самый момент, когда она необходима: благодаря ей, нащупываешь дальнейшее продвижение в нужном направлении. На сей раз этой книгой стали «Записки из Каунасского гетто», Виктор Лазерсон, Тамара Лазерсон-Ростовская.

Стоит ли «благодарить» все возрастающие голоса отрицателей Шоа за то, что такая книга увидела свет? Но ее автор – Тамара Лазерсон- Ростовская – решила передать миру дневники: свой и брата, которые они вели в Каунасском гетто, как раз для того, чтобы эти голоса заглушить.

Двенадцатилетняя девочка пишет в своем дневнике: «Погибло молодое поколение – дети до 12 лет.\…\ Жутко! А солнце какое было! И оно улыбалось. Дождалось. Ты дождалось за долгие века красивых зрелищ, даже смех берет, ха, ха, ха. И ты, солнце, смеешься над человечеством».

(На этой странице открылась книга, и сразу память ухватила сопровождение: «будет жарко в мире внизу: мертвецы набухнут почками и расцветут»).

Дневник – живое существо. С одной стороны, девочка дает ему отчет о прожитом дне, часто совсем неохотно – «ничего ошеломляющего не происходило», – с другой, она отгораживается им от этого дня, от таких же бывших и будущих дней, в которые редко заглядывает надежда, и бедная плоть, измученная страхом, голодом, недетским трудом, изнемогает и просит смерти. Из стихотворения Тамары «Мой альбом сгорел в пожаре гетто»: Прощайте, друзья! Не избежать мне братской траншеи. 5 июня 1942 года

22 июня 1941 г. ей было 12 лет. Рядом с ней всегда был друг – дневник, «преданный, безмолвный». «А когда становилось совсем невмоготу, он утешал меня, доказывая, что были времена и похуже». И еще как были!
Девочка, ее брат, двумя годами старше, и их родители провели в гетто более трех лет.
Цель этой девочки, наперекор безумию бушующей ненависти немцев и литовских полицаев, – самоутверждение, борьба за то, чтобы не утратилось в ней человеческое, не превратилась любовь в подобие картофельных очисток, из которых умудрялись печь пирог на день рождения.
«По тротуару ходят люди, евреям и скоту предназначена мостовая. Скот и евреи! Разве это самое плохое соседство?» /1
«Цель – домой \в гетто\ заглушает мысль о завтрашнем дне, который конечно, будет таким же, как и сегодняшний». \…\ Не с победой это возвращение. Это приход рабов на ночлег».
Об этом есть в стихотворении ее брата, Виктора Лазерсона

Картинка Каунасского гетто

Вечер темный и промозглый
Вижу, как крадутся тени,
Тихий свист и тихий возглас,
И свиданье привидений…

Ночь безлунная, глухая,
Ветер облаками правит.
Страх из щелей вылезает,
Расползается и давит.

Неба краешек сереет.
Недалек и час рассвета.
Поднимайтесь побыстрее,
Флюгпляц ждет рабов из гетто.

«Бога нет – он посылает солнце смеяться, люди – предатели, один хуже другого. Богу, братству, идеалу – всему пришел один конец. Над всеми властвует инстинкт жизни и смерти», – пишет Тамара 28.3.44
И над жертвами и над палачами, потому что это уже в преддверии конца войны: советская армия движется вперед, освобождая (увы на обратном пути завоевывая) Прибалтику от немцев: летят бомбы, им помогают дальнобойные орудия, от домов остаются искореженные стены, тела разорваны на куски.