К СТОЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ Д.А.СОЛОЖЕВА
…из памяти…
Даня, Даня, дорогой мой! Хочется опять вспомнить как мы любили жизнь! Любили все: море, лес, поля, степь, даже горы (чуждые нам!), но любили и блаженствовали (если можно об этом так сказать) каждую минуту, час, день, когда бывали на природе…
Все тебя занимало, интересовало: каждый странный корень старого дерева, каждый цветок – все, все, что ты потом рисовал на своих картинах, Это не были те же предметы, но впечатление от них выливалось в твоих всегда замечательных красках…
Я смотрю на твои картины и вспоминаю, когда, почему ты именно это нарисовал, что вдохновило тебя… Так и новые города: мы так любили бродить по незнакомым местам, находить красоту, иногда в чепухе какой-то, или восхищаться великолепными соборами или старинными зданиями, например, в Венеции…
Все все любил ты и впитал в себя, во всем жил, любил, творил…
Вот и кончилось все. Но я все, все помню…
На обороте приписка Лизы:
Лиля, дорогая моя – это маленький
«светик» из моего прошлого!…
Целую Лиза.
Посвящается Лизочке Соложевой
Dan Solojoff
Вспоминать художника можно и по книгам: протянул руку к полке, устроился поудобнее и наслаждайся, тем более, что речь идет о книге необыкновенной: во-первых, – Н.В.Гоголь «Вечера на хуторе близ Диканьки, во вторых издан благородно – переплет, формат, бумага, – спасибо заботам Н. и В. Ошаниных и Олимпия Press. И наконец – иллюстрации художника Даниила Соложева, впервые возвращенного России на страницах этой книги, с тех пор, как он ее покинул в 1920 году. И все-таки книгу отложим на некоторое время ради общениея с кистью Дана Соложева – это живое о живом.
27 февраля 2008 года исполняется 100 лет со дня рождения Даниила Андреевича Соложева, поэта, художника, музыканта. Для тех, кто знает его искусство, было бы великой радостью вновь увидеть его восторженное восприятие красоты – «стих» в гуаши и акварели, умение прикоснуться к чуду и заворожить вас.
Мне не довелось увидеть Дана Соложева, подпасть под его обаяние, услышать голос его скрипки, зато стояла подле увеличенного фотографического портрета юбиляра (тогда ему исполнилось 90 лет, из коих в этом мире он прожил 84), боясь шелохнуться, настолько воздух этой небольшой, более, чем скромной, комнаты озвучивался то Бахом, то Мендельсоном, то Чайковским, а через них звуками и запахами родины самого исполнителя: бесконечным ропотом волн, солью и ветром с лиманов, октябрем, который леденит мозги, шепотом акаций и рождественским божественным покоем, разлитым по светлым душам… Все это – его музыка и поэзия, но есть и третья ипостась – цвет и линия.
Мир Соложева-живописца – это торжество цвета, едва тронутого легкой линией, но в нем есть и вдохновение звуком, а все вместе – единство поэтического образа, – словесного, живописного и музыкального.
От реальности остались капли дождя, сырость в воздухе, тишина – все остальное переместилось в картину, пройдя путь из мысли в увиденное внутренним оком. Мысль, когда она наполняется звукои и цветом, продолжает свою жизнь на холсте или листе ватмана. А нас гипнотизирует пылающий цвет в плотной водной глуби «Transparence», нежное, таинственное цветоплескание воды «Das Meer. Художник максимально использует цвет, форму и линию. Экспрессия линии вбирает в себя цветовую плотность и глубину «Pleine Lune». Соложев объединяет две реальности – конкретную и абстрактную: чтобы построить свой образ прибегает к некоторой деформации форм и пропорций фигур «Sagesse».
«Le Vent» – ветер детства, юности, отрывающий от земли и возносящий туда, где нет ни страха, ни старости. Эта вещь смотрится фреской, и не только в цветовом решении, но и в символике образной; в ней ощущение легкости, едва уловимого прикосновения кисти.
За кажущейся простотой у Соложева целые миры, бесконечные ассоциации. Никогда не упуская ритмов окружающей жизни, художник переплавлял современную манеру письма с погружением в сказку. Мир не утратил своей реальности, однако мы видим его как бы в другом ракурсе, меняющем житейскую достоверность и привычный облик вещей.
У художника есть постоянные образы: петух, корова, сова, рыба, лягушка, журавль, они повторяются, но нет чувства однообразия: их среда, пространство всегда разные и вызывают новые ощущения. Эти образы не простодушны, в них филосовская глубина. Они сценически откровенны и в то же время интимны. Соложев «не удовлетворялся» беглым взглядом пробегавшего зрителя, он «заманивал» его. Предлагая простую тему он «убеждает» в том, что она огромна, как житейское море, а он – режиссер и исполнитель в одном лице.
Он создавал свои мифы в музыкально-цветовом ключе. Конечно, зритель никогда не услышит его музыку, но если он способен, что-то услышать, глядя на картину, значит «спектакль» состоялся: действие цвета и музыки оживило содержание. Каждая его вещь – неоткрытая страна, одушевленная личным восприятием и поэтическим духом художника.
Интенсивность жизнеощущения Соложева раскрывается в энергии красок: густо замешенный цвет остро сопоставлен с другими, контрастными, это создает эмоциональный накал. Глаз художника во мгновение ока объемлет цветовую плоть предмета и уже готова его красочная характеристика. Перед нами открывается колористическая драматургия, отношения контрастных цветов в ней подчеркнуто обострены: полнозвучна синева, сочна зелень, красна молодость, однако не происходит ложного эффекта локального цвета, он имеет свою, оправданную содержанием глубину, мастерски включен в общую колористическую среду, легко сплавляется с другим цветом.
В «Russie Nostalgi» не просто гармония цвета, но цвето-музыкальная гармония: взаимодействие глубокой синевы со снежной белизной, пересечение линий, свинцовый трагизм неба – все подчинено выражению боли души автора. В жизни Соложева было ее много, и все-таки душа ожидала неожиданное счастье, оттого во многих его вещах особая музыка радостного бытия.
Чувства художника выражены посредством сложных метафор, символики, аналогий. В его искусстве не найдется бесстрастного стилизаторства, но стиль эпохи всегда ощутим. Однажды один зритель обратил его внимание на сходство с Шагалом, Соложев тут же уничтожил эту вещь. Подлинному художнику не чужд круг традиций, сила Соложева в его самобытности видения мира, его поэтике. Поэтичен не только сюжет, но цветовые сочетания, силовые поля, создающие отлаженный ритмический ход «Le Printemps» – музыка и живопись.
Не раз художник использует цвет как развернутую метафору, например, в «Nu rouge» красный несет двойную нагрузку: эмоциональное напряжение и драматизм образа. То же в «L’Junocence»: цвет усиливает повествовательную драму сюжета – победа хитрых, сластолюбивых над невинностью и чистотой. На одном листе две, три жизни: реальность и символика, видимый мир и глубоко скрытый. Его замыслы и сюжеты подготовляло внутреннее око, на листе отлаживалась задумка, духовно осмысленный образ обретал свою завершенность.
Одна из тем художника – цирковые артисты. Вероятно, Соложев любил их за наивное служение искусству, бескорыстие – сродни ему самому. Уличные музыканты слились с самой улицей, сквозь них просвечивает стена дома, скамья, фонарный столб. Они бесхитростны, доступны и тем не менее, они посвящены в тайну владения человеческим сердцем. Их жизнь полна лишений, незащищенности, опасности, но они символизируют свободную беспечность – «Musiciens de rue».
Вот «Pierrot» – (Ma Vie): клоуна, по сути, нет, только аллегория, знак, однако одушевленный. Только один Соложев знал, как этот клоун говорил, плакал, смеялся, потешая публику, скрывая свою боль, – печальное и смешное – сама жизнь. Соложев вел с ней диалог, вовлекал в него зрителя. Все, что не пропускал глаз мастера, обретало свою суть на холсте, на листе ватмана.
Его рыбы и птицы живут не своей рыбье-птичьей жизнью, но той, которую художник в них вдохнул. Он, как фея из Золушки, прикасался к ним своей волшебной кистью и они символизировали то мудрость, то важность, то стремление отлучиться из этой жизни и унестись в вечный полет, однако каждый персонаж имеет свою первозданную сущность. Сам художник, казалось, плыл облаком, целовал руку Хозяйки медной горы, просыпался в объятиях Морской Царевны.
Он был «пронзен навылет» весной, его «скрипка рыбою пела, соря лепестками».
Когда сюжет требовал раскрытия в нескольких актах, художник писал серии, например, «Цирк», «Моя деревня», «Евангелие».
Одним из главных источников вдохновения Соложева были его воспоминания детства:
«Mon village» с ее уходящими вглубь веков традициями и богатым фольклером. Географическая и временная дистанции, отделяющие художника от того далекого мира, частью которого он себя всегда ощущал, способствовали перевоплощению реальных образов в легенду. В этих рисунках со штриховкой, помимо бесценных русских характеров, запечатлена собственная жизнь Дани Соложева. Незамысловатый деревенский быт, с курами, козами, коровами, гусями, дворняжками запечатлен глазами ребенка. В черно-белой графике остаются те же сюжеты, что и в живописных вещах, вероятно, это иная форма выражения своих размышлений.
Соложев, иллюстратор своих видений и стихов, блестяще иллюстрировал Гоголя, Верлена, Бодлера, Шехерезаду. Особенность его иллюстраций в том, что он не был скован повествовательностью, обобщением материала и характерами образов, но находил сугубо свой, сущностной, не просто иллюстративный, но остро пережитый вариант прочитанного.
Вот Сергий Радонежский: святость не в самой фигурке святителя, но она исходит из земли вокруг него и восходит закатным полыханием в небо. Высота духа – в слиянии с природой, с корнями Родины.
Есть тема у Соложева, которую можно назвать темой жизни – встреча с Богом. На самом деле «дорога вторая» идет всегда параллельно первой, только выйти на нее и остаться на ней до конца иногда занимает целую жизнь, а сколько сомнений и разворотов на пути?
Устал я от молитв и ожиданий –
Не верится мне в Божью благодать.
Это слова стареющего, истощенного недугами Соложева-поэта, однако тема страданий Богочеловека Христа не отпускала художника. Ужас, который он сопережил со Христом, выразился в глазах «Le Christ des douleurs». На всем протяжении, начиная с усекновенной головы Иоанна Крестителя и кончая раскаянием Иуды, эта тема владела всем существом Соложева, пока он не нашел то окончательное решение, которое воплотилось в рисунках-предчувствиях наступающих страстей Христовых. Это ни с чем не сравнимые, по экпрессии и творческой находке хужожника, рисунки. Необычно решена завершающая часть этой темы уже в живописи: Христос распят на православном кресте. Евангельские строки о разверзшейся завесе, о мраке, покрывшем всю землю, переплелись с аллегорией сказочных образов, которые взяли на себя символику всего живого, скорбящего о Спасителе. Вещь эта глубоко эмоциональная в цветовом решении и замысле. Во мне она откликается пением в Крестопоклонное воскресение: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и святое воскресение Твое славим».
К распятию Соложев возвращался не раз, и всегда это совершенно неожиданное, соложевское решение. В «Golgotha» потрясает свет, исходящий сверху, с креста, которого, по сути, нет на листе, лишь нижняя часть древа, вбитого в землю, с голенями ног и ступнями распятого Христа. Свет освещает простертые к Нему руки двух женщин, одна их них обеими руками заслоняется от света; неестественно длинные руки другой женщины как бы символизируют наше неистовое стремление к свету, исходящему от Христа. Цветовое, композиционное решение – разомкнутая композиция (редкость у Соложева) выступают особняком. По своей изобразительности эта работа напоминает гобелен.
«Rien n’est fini» – это распятие-пожар. Черная обугленная доска с выемкой для шпоны. На ней тоже обугленное древо и Распятый. Расплавленное солнце объяло верхнюю часть креста. Древо не просто вбито в землю, оно уходит в нее корнями. Небесно- голубой штрих, точно побег вьется от корней вверх к Распятому, символизируя жизнь будущую.
Соложев много путешествовал. В его картинах видишь самое характерное, что поймал глаз художника в пейзаже города или в сельской местности. Но это не путевые зарисовки, в них опять очарование сказки, неповторимость момента, запечатленного в душе.
В его методе есть одна закономерность, выдающая музыканта: он писал и рисовал одним махом, не исправляя. Если вещь не удавалась, он ее уничтожал. Загадкой остается, как мог художник в один присест сотворить такую цельность произведения: всех его частей, цветовых планов, зрительной соразмерности объемов – все здорово сцеплено.
Художник покинул этот мир, а мы наследуем его цветные мечтания, открытую свету и излучающую свет душу.
За полосой вечернего тумана
Затянутый спектакль – горизонт.
Там – горечь драмы, признаки обмана…
Закройте занавес!
Раскройте зонт!
Дождь слез прошел. Душа открыта свету.
И освещается спектакль – горизонт.
И солнце улыбается, как летом.
Раскройте занавес!
Закройте зонт!
Лидия Гощчиньский